Позволю себе в февральском выпуске «Срока» даже не пытаться распутывать «дело «Сети»», более того, позволю охарактеризовать этот «високосный месяц» нынешнего високосного года как политически спокойный, как своего рода месяц-передышку. В марте в полный рост развернется агитация за и против путинских поправок к Конституции, в апреле будет шум вокруг самого голосования, так что передышек в ближайшем дальнейшем не предвидится, потому использую «передышку» для обсуждения будущего – не ближайшего, но и не очень далекого. Попробую ответить на вопрос, а что будет, если после жадно ожидаемого 2024-го года ничего существенного в отечестве нашем не переменится и транзит власти только подтвердит долговременный характер институциональных оснований российской политической жизни. Тех, что сформировались в последние 15-18 лет. Да-да, я говорю именно об институциональных основаниях. Путину ставят в вину уничтожение в России институтов, однако, сдается мне, что обвиняющие просто боятся предположить, что при Путине возникли пусть и не угодные им, но именно институты, которым может быть предстоит достаточно долгая жизнь.
Общий смысл этого, как сказали бы снобы из политологов, «институционального дизайна» российской политической жизни заключается в том, что при множестве черт, объединяющих нас с обобщенным Западом, мы будем отличаться тем, что там, где на западе щерится капитализм, у нас будет щериться государство. Скажем прямо: это вполне будет согласовываться со всей богатой «государственничеством» российской историей (в этакой целостности монархического, советского и путинского периодов), подкрепляться историческим прошлым.
Подобное устройство сформируют интересную уникальность российской хронической оппозиции в сравнении с ее западными коллегами. Если на Западе хроническая оппозиция представляет собой сдобренное веселым богемным душком и серьезностью университетских интеллектуалов левачество, то у нас на месте воюющих с буржуазией и корпорациями леваков будут находиться либералы, сторонники европейского выбора. Которые будут воевать с кремлевскими политиками и разными отрядами государственного чиновничества примерно в стиле нынешнего Навального, опирающегося на фейсбучных бунтарей и разные фракции т.н. «либеральной интеллигенции».
Западное по природе своей вполне карнавальное левачество вписано в систему в том смысле, что оно позволяет желающим романтикам весело проживать молодость, и предоставляет комфортные ниши для тех, кто так и не осуществляет предписанного мудрецами движения от сердца к разуму. Оно сражается с капитализмом без всяких шансов победить его, но совершенно не считает свое дело безнадежным и не собирается когда-либо исчезать. Как и завещал былой кумир левого интеллектуалитета Теодор Адорно левачество занимается тем, что «пытается мыслить то, что есть, в категориях того, чего нет». В варианте товарища Герберта Маркузе «критикует то, что есть, с позиций того, чего нет, но что могло бы быть».
У нас этой периферийной, но наиболее бузящей частью политикума, занимающейся романтичной критикой бытия с позицией небытия, станут не левые, а либералы, западники, еврорусские. Политическая жизнь нуждается в своей утопии, сказке, в политиках-сказочниках, как древние греки, которые, будучи привержены стабильно-системному Аполлону, если верить Ницше, продолжали нуждаться в эпизодическом разрушителе Дионисе. За дионисийскую сказку в политике везде отвечают левые, а у нас за нее будут отвечать либералы. Сторонники демократии, прав человека и свободной экономики. Это и будет рассматриваться исследователями, занимающимися сравнительной политологией, в качестве уникальной черты политики в России. Желающие видеть в России какое-либо отпадение от нормы, искажение нормальности, разумеется, будут много размышлять о том, что в цивилизованном обществе любой утопизм и чистая романтика совершенно естественным образом достаются левым, и только в аномальной России это все стало уделом либералов. Тех, кто в том же цивилизованном обществе является респектабельными участниками системной политической жизни.
Не хочу, чтобы написанное мною воспринималось как для одних зловещий, а для других обнадеживающий прогноз. Я просто спрошу: «Господа товарищи, у вас нет ощущения, что в принципе все идет к этому? К тому, что я тут попробовал описать?»
